ЛИТЕРАТУРА ДЛЯ НЕГО ЧУЖДОЕ, ВТОРОСТЕПЕННОЕ ДЕЛО
№ 2016 / 33, 22.09.2016
Союзу советских писателей долго не везло на управленцев. Ещё до организации Союза партия навязывала в руководители то запойных пьяниц, таких, как Иван Гронский, то оголтелых карьеристов, с юности молившихся на Карла Маркса, но ни черта не понимавших в природе художественного творчества (таким был, к примеру, Павел Юдин). А уже в дни первого съезда писателей партия откомандировала в Союз Александра Щербакова, который быстро научился лишь совмещать пьянство с лизоблюдством, всю жизнь мечтая угодить Сталину. И что от этого выиграла литература?
Александр Сергеевич Щербаков родился 27 сентября 1901 года в Московской губернии в Рузе. Его отец был простым рабочим (во время первой русской революции он участвовал в демонстрациях и как-то попал под руку жандармам, получив страшные побои, от которых скончался в 1907 году). Мать много лет проработала проводником на железной дороге.
Трудовой путь самого Александра Щербакова начался в 1912 году на одном из заводов. Когда началась гражданская война, он вступил в партию и занялся комсомольской работой в Рыбинске. Потом его перевели в Москву в аппарат ЦК РКСМ.
В 1921 году Щербаков поступил в Коммунистический университет им. Я.М. Свердлова, где познакомился с Верой Пестроуховой, которая до этого боролась с бандитизмом в Донбассе. Они потом поженились, а в 1925 году у них родился первый сын – Александр.
После окончания в 1924 году университета Щербаков с супругой был направлен в Нижегородскую губернию на скромную должность заведующего отделом одного из райкомов партии. В это время в местном губкоме обострилась борьба за власть. Одна группировка продвигала на освободившееся место руководителя Нижегородской парторганизации младшего брата Лазаря Кагановича – Юлия Кагановича, а другая – Андрея Жданова. Первого негласно поддерживала значительная часть аппарата губкома. Второй искал опору в заводских партячейках. Оказавшись перед выбором, Щербаков сделал ставку на Жданова и, используя свои организаторские способности, всё сделал для того, чтобы укрепить авторитет последнего на заводах и в райкомах. Жданов этого не забыл и вскоре энергичного работника приблизил к себе, а в 1930 году выдвинул его на учёбу в Институт красной профессуры.
После окончания в 1932 году института у Щербакова возникла новая дилемма: возвращаться на вторые роли в Нижний Новгород или попытаться закрепиться в Москве. Жданов, который очень нуждался в своих людях в центральных органах власти, порекомендовал ему остаться в столице и помог устроиться в аппарат ЦК ВКП(б), в отдел, который занимался подбором руководящих кадров.
Резкое возвышение Щербакова началось сразу после избрания в феврале 1934 года его покровителя Жданова секретарём и членом Оргбюро ЦК ВКП(б). Уже в апреле его утвердили заместителем заведующего отделом культуры и пропаганды ленинизма ЦК. Напомню, заведовал тогда этим отделом Алексей Стецкий, который на тот момент имел в партаппарате огромный вес. В силу своего характера и положения в ЦК Стецкий далеко не всегда соблюдал субординацию и по каким-то вопросам сразу, напрямую выходил на Сталина, а это не очень устраивало Жданова. Жданов хотел контролировать каждый чих Стецкого и для этого попытался его обложить своими людьми. Стецкий же в отместку пустил слух, будто Щербаков возвысился в партаппарате не благодаря своим деловым качествам, а исключительно из-за родственных связей со Ждановым, будто Жданов был женат на родной сестре Щербакова. Но это было «уткой». Никакими родственниками Жданов и Щербаков не являлись.
Впрочем, очень скоро Жданову стало не до выяснения отношений со Стецким. Сталин поручил ему довершить процесс по созданию Союза писателей. Планировалось, что возглавит этот союз Максим Горький. Но все понимали, что Горький будет этаким свадебным генералом, если не ширмой. Оставалось неясным, кто в реальности начнёт управлять новой творческой организацией. Предыдущие секретари Оргкомитета Союза писателей Иван Гронский и Павел Юдин на роль первых руководителей не годились. Сам Горький хотел в качестве комиссара при себе видеть Леопольда Авербаха. Однако этот вариант категорически не устраивал Сталина. Жданов должен был подобрать других кандидатов.
29 августа 1934 года Жданов и Каганович прислали Сталину список из трёх кандидатов. Они предложили на выбор А.И. Угарова, Б.П. Позерна и Николая Попова. «Если, – отметили Жданов и Каганович, – эти кандидатуры нереальны, может быть, целесообразно выдвинуть Константина Сергеева из Сибири или Щербакова, зам. зав. отделом руководящих парторганов ЦК. Сергеева Вы хорошо знаете. Щербаков – работник типа Сергеева, хороший организатор и культурный человек».
Здесь стоит уточнить. Жданов, видимо, допустил описку: Щербаков на тот момент был заместителем заведующего другого отдела ЦК – культуры и пропаганды Ленинизма.
Ответ от Сталина пришёл уже 30 августа. «Можно, – написал вождь, – наметить либо Угарова, либо Щербакова. Сергеева и Попова нельзя трогать». Жданов остановился на Щербакове.
Позже Щербаков в своём дневнике отметил:
«31 августа. Только приступил к работе – звонок.
– Кто у телефона?
– А кто спрашивает?
– А всё-таки кто у телефона?
– А всё-таки кто спрашивает?
Далее в телефонную трубку слышу весёлый голос, который, видимо, рядом сидящему говорит: «Не говорит и думает, какой это нахал так со мной дерзко разговаривает». По голосу, наконец, узнаю – со мной говорит Л.М. [Каганович]. Затем голос спрашивает: «Это ты, Щербаков?» – «Я, Л.М.». – «Значит, узнал меня?» – «Узнал». – «Ну, заходи сейчас ко мне». Прихожу. Кроме Л.М. в кабинете А.А. [Жданов]. «Что, разыграл я вас?» – «Ловко, – говорю, – разыграл».
– Вот какое дело: мы вам хотим поручить работу, крайне важную и трудную, вы, вероятно, обалдеете, когда я вам скажу, что это за работа. Мы перебрали десятки людей, прежде чем остановились на вашей кандидатуре.
– В чём дело? – думаю. – Куда же я понадобился? Есть работа: Вост[очный] Казахстан, Свердловск, наконец, СНК, но это работа такая, которая не требует такого многозначительного предисловия.
– Мы вас хотим послать секретарём Союза писателей.
Тут действительно я обалдел. Несколько минут соображал, что это значит, а затем разразился каскадом «против». Вызвали Стецкого. Сейчас же мне было предложено пойти на I съезд, начать знакомиться с писательской публикой.
На съезде был полчаса. Ушёл. Тошно. В 4 1/2, только пришёл в столовую, сообщают, «звонили из с[екретариа]та Молотова, вас вызывают». Поехал. Немедленно зовут на ПБ [Политбюро. – В.О.]. Молотов спрашивает: «Хотите заниматься литературой?» «Я литературой занимаюсь как читатель», – отвечаю. «Нет, как один из руководителей». Очень горячо и взволнованно стал отказываться. Л.М. и А.А. выступили «за». Началась беседа: кто я, что я.
– Ну, так как же, голосовать?
– Голосовать. [В официальных протоколах Политбюро за 31 августа пункт о назначении Щербакова отсутствует. – В.О.]
Судьба моя была решена. В тот же день вечером с А.А. поехали к Горькому. Ал[ексей] Макс[имович] встретил хорошо, но настороженно. С прошлым руководством у него не выходило. Кстати, был крайне раздражён историей, когда задержали его статью в «Правде», полемикой с Варейкисом и пр. Подавал в отставку. Уговорили. 1 сентября. Были у него с Ждан[овым] и Стецким вторично. Взбешён тем, что провалили Зазубрина и в «Октябре» напечатали выступление Варейкиса. 2 сентября. Состоялись выборы. 3 сентября. По приглашению А.М. был у него. Опять разговор о Зазубрине и немного о работе. Обедали. А.М. немного спокойнее, интересно и увлекательно рассказывал о ВИЭМе [Всесоюзный институт экспериментальной медицины при СНК СССР в Ленинграде.]»
Надо отметить, что большинство писателей к назначению Щербакова в Союзе писателей отнеслись сдержанно. «Щербаков, Каменев, Иванов, Сидоров – что это может изменить? – брякнул в своём кругу Поповский и что тут же стало известно агентам НКВД. – Меня так же, как и прежде, не будут печатать. А больше или меньше будет чиновников над литературой – это безразлично». Но другой литератор по фамилии Пакентрейлер попробовал найти назначению Щербакова и некое оправдание. «Щербаков, – отметил он в частном разговоре, ставшем, правда, тут же известном органам НКВД, – фигура никому из писателей не известная. Расчёт очевиден – дать писателям руководителя, не запятнанного никакой литературной дракой, вкусовщиной и личными связями. Может быть, это и целесообразно».
Реально к исполнению новых обязанностей Щербаков приступил лишь в середине октября 1934 года. «10 октября – 28 октября, – отметил он в дневнике. – Начал работать в Союзе. Хлынула лавина дел и людей. Больше всего обиженных, и обиженных из десяти – семь. Даже те, кто, казалось бы, удовлетворены полностью, и то чем-нибудь на кого-нибудь обижены. Были Вишневский, Городецкий, Бахметьев и др. Провёл ряд организационных совещаний – переводчиков, детских писателей, критиков. У детских писателей обстановка сложная. Идёт драка между московской группой и ленинградской. Москвичи горят желанием свергнуть Маршака. Настроения такие: нет руководства, нет линии. У критиков тоже дело крайне неважно. Единоначалие.
30 октября. Ездил на дачу к А[ндрею] Александровичу]. Сообщил о беседе, которая была среди членов ПБ с т. Ст[алиным]. Последний видит три недочёта в проведении съезда: 1) Немарксистский доклад Горького (не только труд в истории развития языка и литературы играл роль надстройки, напр[имер], вопросы [нрзб] имели важное место). 2) Заключительное слово Бухарина – истерика. 3) Мало подчёркнуто, особенно у Горького, что решающий момент в успехах литературы – это ликвидация РАПП. У Горького проявляется «пролеткультовский» атавизм. Горький делает ошибки, крупнейшая из них – погром писателей-коммунистов».
Ещё во время первого съезда наших литераторов возникла идея создать единый антифашистский фронт писателей. По одной из версий, план родился непосредственно у Сталина, но озвучить его было поручено Карлу Радеку, и не с трибуны съезда, а в кулуарных беседах с французскими гостями. Вопрос заключался в том, кто мог бы этот фронт возглавить. Существовавшее международное объединение революционных писателей для этого не подходило. Там почти все давно переругались.
Сталин поначалу ставку сделал на Эренбурга. Но потом он всё переиграл. Эренбургу была отведена роль агента влияния, а ширмой новой организации Кремль предложил стать французскому писателю Барбюсу. Позже появились и схемы финансирования (передать деньги французам власть поручила Михаилу Кольцову). Организационное же обеспечение было возложено на Щербакова.
Подготовку к созданию нового международного писательского объединения Щербаков совмещал с руководством Союза советских писателей. Он оказался неплохим администратором. Хорошо зная, как были устроены партийный и государственный аппараты, Щербаков быстро наловчился выбивать для нужных писателей жильё, решать транспортные проблемы, находить излишки бумаги. Но он ничего не понимал в природе слова. В литературе главным приоритетом для него была классовость, но не художественность. Поэтому Щербаков очень высоко ценил Ставского и в упор не замечал, к примеру, Платонова. «Андрей Платонов, – утверждал он в марте 1935 года на пленуме Союза писателей, – с кулацких позиций обстреливал индустриализацию, протаскивал идейки о перерождении партийных кадров».
Похоже, такие подходы к вопросам литературы очень импонировали Сталину. Не случайно он, задумав весной 1935 года очередную реорганизацию партаппарата, предложил один из выделившихся из Культпропа ЦК отделов – а именно отдел культпросветработы – доверить Щербакову, оставив за этим функционером также пост секретаря Союза писателей. Щербаков был этому страшно рад. Он ведь таким образом избавлялся от опеки очень властного Стецкого и получил возможность напрямую выходить на Жданова и Сталина.
Новое назначение состоялось 13 мая. А уже через девять дней, 22 мая Щербаков решил продемонстрировать Кремлю, как он готов отстаивать классовые интересы на вверенном ему участке, избрав в жертвы одного из лучших поэтов страны – Павла Васильева. В тот день Щербаков послал секретарям ЦК Сталину, Андрееву и Ежову подлую записку. В ней говорилось:
«Считаю необходимым направить Вам копию заявления тринадцати поэтов, поданного ими в Президиум Правления ССП СССР, и по существу этого заявления сообщить следующее.
Летом 1934 г. А.М. Горький в статье «Литературные забавы» резко осудил хулиганское поведение поэта Павла ВАСИЛЬЕВА. В ответ на статью П.ВАСИЛЬЕВ опубликовал покаянное письмо, в котором публично дал обещание исправиться.
Через несколько месяцев П.ВАСИЛЬЕВ учинил в Доме Советского Писателя дебош, который носил характер антисоветского, антисемитского выступления. За этот проступок П.ВАСИЛЬЕВ был исключён из Союза Советских Писателей.
В самое последнее время, когда ему (П.Васильеву) со стороны Союза писателей была оказана некоторая поддержка с целью вернуть в литературу – П.ВАСИЛЬЕВ вновь позволил себе грубый антиобщественный проступок.
Ворвавшись на квартиру поэта Алтаузена, он учинил там драку, антисоветские выкрики и т.п.
Но самое главное заключается в том, что он среди писателей, особенно молодёжи, хвастает: «Видали, ничего мне не будет. Вы чудаки, если хотите к себе внимания – ведите себя как я».
Работники НКВД, с которыми я разговаривал, заявляют: «Меры в отношении П.ВАСИЛЬЕВА принять пора, но сделать это можем только по указанию ЦК».
Со своей стороны я считаю необходимым за последнее выступление П.ВАСИЛЬЕВА или судить, или выслать из Москвы. Это сейчас тем более необходимо, что за последние месяцы в Москву вернулись из ссылок поэты Асанов, Цвелёв, Приблудный, писатель Пестюхин, которые группируются вокруг П.ВАСИЛЬЕВА.
Кстати, позволю себе выразить мнение, что органы НКВД напрасно этим людям дают московские паспорта. Более целесообразно, чтобы эти люди пожили ещё некоторое время в провинции» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 187, лл. 109–110).
Тем временем вступила в завершающую стадию подготовка к намеченному на конец июня 1935 года конгрессу антифашистских художников, на котором планировалось объявить о реформировании международного объединения революционных писателей. Сталин хотел, чтобы нашу делегацию возглавил Горький. Но буревестник революции от поездки в Париж уклонился (как и Шолохов). Поэтому руководить делегацией пришлось Щербакову. Сохранились его записи о тех днях. Я приведу фрагмент:
«Встреча (Кольцов, Эренбург, Арагон, Эльза…). Отель-Палас. Вечером встреча у Потёмкина. Разговор. Позиция Эренбурга (о докладах, о составе делегации, меньше политики, не надо цифр, не надо о материальном положении). Кафе Демагог – все на месте. Редактирование докладов. «Вам дали инструкции согласовывать со мной». Первое заседание. Форстер. Бенда. Геенно отвечает. Киш говорит, Луппол ждёт. Приятная неожиданность первого дня – позиция Геенно. Утро – беседы с Потёмкиным, телеграмма. Дневное заседание. Доклад Панфёрова. Вечер – Кольцов, Эренбург. Блестящая речь Жида. Ещё неожиданность – Шамсон...».
Естественно, не обошлось без сюрпризов. Некоторые иностранцы в своих репликах задели Сталина и высказались за троцкизм. Щербаков потом отметил: «Третий день – день провокаций. История с поддельным письмом М.Голда. Выступление сюрреалистов. Дайте слово Мадлен Паз. Разговор (резкий) с Эренбургом в Демагог (эта фраза зачёркнута самим Щербаковым. – Ред.). Утро четвёртого дня – выступления троцкистов. Ответы. Колебания друзей. Вышвыриваем белых. Жид мрачен. Мальро отказывается от секретарства. (Обострение отношений Мальро и Арагона. В Юманите ни слова о речи Мальро.) Разговор с Эренбургом. Совещание у Барбюса в Монде о проекте решения. Фракция. Совещания делегатов. Колебания англичан по вопросу о резолюции. Зацепили через практические вопросы. Совещания по вопросу о составе Бюро. Жид и французы о Бабеле и Пастернаке. Совещание секретариата. Мальро крутит. Последний вечер. Толпы, полиция, зал. Выступления Киршона, Пастернака, Бабеля. Вечер напряжения. Попытки троцкистов прорваться на трибуну. Обрабатывают Вильдрака. Контратака через Лахути. Появление Леона Блюма. Срочные поиски Вайяна. Блюм не получает слова».
Возвратившись в начале июля 1935 года в Москву, Щербаков тут же был вызван к Сталину. Вождя интересовало всё: кто из видных деятелей Запада участвовал в работе конгресса, о чём народ разговаривал в кулуарах, как вели себя советские участники. Воспользовавшись случаем, Щербаков пожаловался на Эренбурга, чьё мнение порой не совпадало с точкой зрения партаппарата. Однако Сталин в обиду Эренбурга не дал.
Как и следовало ожидать, лидером нового международного писательского движения был объявлен Барбюс. Он тут же прислал Щербакову письмо, попросив выделить средства на содержание аппарата новой организации, создание журналов и издательства, а также на другие мероприятия. Деньги Барбюс рассчитывал получить в ходе своей поездки в Москву. Он приехал к нам уже в июле 1935 года, но вскоре тяжело заболел и умер.
Пока Щербаков думал, как убедить Наркомфин выделить деньги для западных друзей, в Москву пришло ещё одно письмо, но не от иностранцев, а от корреспондента ТАСС в Париже Виктора Кина. Наш журналист, по сути, обвинил Щербакова в провале конгресса. Письмом Кина заинтересовался секретарь ЦК ВКП(б) Андреев, который и до этого имел некоторые претензии к работе Щербакова в Союзе писателей. Щербаков, испугавшись, вынужден был представить Андрееву подробные объяснения. Но потом ему это показалось недостаточным, и 21 июля 1935 года он вместе с Кольцовым послал подробный отчёт ещё и Сталину.
Вскоре Щербакову стало ясно, что руководить новым отделом ЦК и продолжать вести все дела в Союзе писателей очень сложно. Поэтому в начале августа 1935 года он попросил освободить его от работы в Союзе писателей. «Тот короткий срок, в который мне пришлось совмещать работу в ЦК ВКП(б) и в Правлении ССП – показал, что такое совмещение нецелесообразно, – сообщил Щербаков Сталину, Андрееву и Ежову. – Союз советских писателей – организация, требующая постоянного глаза и внимания, при этом такая организация, в которой наладить работу трудно, а ухудшить легко. Только в условиях повседневной и неотрывной работы в Правлении я мог в какой-то мере консолидировать писателей и обеспечить относительно нормальную обстановку для их работы. За последние два месяца, из которых один я отсутствовал, а в другой показывался в Правлении ССП на два-три часа и то не каждый день – я чувствую, как ослабляются связи с писателями. Я прошу освободить меня от работы в Союзе Советских Писателей и наметить другого товарища первым секретарём правления ССП. Со своей стороны вношу предложение обсудить кандидатуры т. Коршунова – (второго секретаря B.C. крайкома ВКП(б) и т. Хавинсона (зав. культпропом Ленинградского горкома ВБП(б)» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 187, л. 134).
Однако Сталина предложенные кандидатуры не устроили. Поэтому он освобождать Щербакова от работы в Союзе писателей спешить не стал.
Позже попробовал ускорить решение вопроса о Щербакове Горький. 7 ноября 1935 года буревестник революции сообщил секретарю ЦК ВКП(б) Андрееву: «Тов. Щербаков ведёт «политику примирения», похваливает всех, делает мягкие «отеческие» внушения. Литература для него чужое, второстепенное дело. Он оптимист, но, кажется, только потому, что не любит беспокоить себя».
Спустя месяц Горький уже в письме к поэту Алексею Суркову позволил себе усилить критику Щербакова. «У нас, – отметил он, – руководят какие-то 30-летние благодушные старички вроде Юдина и Щербакова, толстые оптимисты и примирители противоречий».
Впрочем, мнение Горького в тот момент для Сталина уже мало что значило. Судя по всему, вождю уже давно был ближе не Горький, а опытный партаппаратчик.
2 января 1936 года Щербаков сообщил Сталину, что литературное движение вступило в новый этап, в котором он, правда, ещё не разобрался. Его смутил разнобой в среде критиков. «Есть такие оценки, – написал он вождю, – литература переживает общее неблагополучие (Лежнев – статья в «Правде»), отставание литературы становится угрожающим (Ставский). Раздаются голоса о кризисе советской литературы». Но сам Щербаков с такими выводами был категорически не согласен. Лично он считал, что только в одном 35-м году появилось немало новых ярких произведений, к числу которых, по его мнению, следовало отнести «Платон Кречет» Александра Корнейчука, «Всадники» Яновского, «Большая война» Петра Павленко, «Дорога на океан» Леонида Леонова, «Судьба» Александра Авдеенко, «Похищение Европы» Константина Федина и ряд других книг, а критика отреагировала на эти сочинения якобы неадекватно.
Расчёт Щербакова был понятен. После появления в партийной печати материалов об упадке советской литературы он испугался, как бы его не сделали ответственным за кризисное состояние текущего литпроценсса, и поэтому решил срочно перевести все стрелки на критиков, которые, как ему показалось, оказались не в состоянии подать достижения советских писателей (в частности, он в письме Сталину обрушился на Серебрянского, Лежнева и Ермилова). Правда, тут мог возникнуть другой вопрос: а что мешало Щербакову как фактическому руководителю Союза писателей провести с критиками соответствующую работу? Другими словами, само собой напрашивался вывод о непрофессионализме этого функционера. Но и тут Щербаков решил вывернуться. В третьей части своего письма Сталину он, вскользь вспомнив о полученном осенью 1934 года указании ЦК «не спускать и давать отпор любому проявлению групповщины», перешёл к разбору деятельности другого секретаря Союза писателей – Владимира Ставского, обвинив того в разжигании групповщины. Намёк делался более чем прозрачный: мол, если что у Союза писателей за последнее время и не получилось, то по вине прежде всего Ставского.
Щербаков просил Сталина дать указания, как работать дальше. Но вождь от письменного ответа уклонился. Указания Щербаков нашёл 28 января 1936 года в редакционной статье «Правды» «Сумбур вместо музыки». Вообще-то главная газета страны подвергла тогда нещадной критике композитора Дмитрия Шостаковича. Но Щербаков уже давно научился читать меж строк. Он всё понял: следовало организовать кампанию против формалистов в литературе и искусстве.
Из писателей одним из первых под огонь партийной критики попал Илья Эренбург. Ему досталось за поддержку Бориса Пастернака. Эренбург в ответ вспылил и из Парижа сообщил, что в таком случае он готов отказаться от дальнейшего участия в нужных нашим властям акциях. Щербаков воспринял это как ультиматум. «Вы, – написал он 23 марта 1936 года Эренбургу, – зря ставите так вопрос: «с величайшей охотой буду впредь воздерживаться от каких-либо литературно-общественных выступлений и в Союзе, и на Западе». Известно, что Ваши литературно-общественные выступления никем не навязаны, что они являются результатом внутреннего Вашего убеждения. Почему же отказываться от выступлений, которые продиктованы внутренним убеждением. Вообще метод «отставки», как Вы знаете, сочувствия обычно не встречает. Что касается главного – отношения к Вам, я могу только повторить то, о чём я Вам неоднократно писал и говорил. Вы имеете свою оценку творчества Пастернака, с которой иные могут соглашаться или не соглашаться. Разрешите этим людям о несогласии с Вами писать и говорить. Делать же отсюда какие-либо выводы об отношении к Вам товарищей – не основательно. В Москве у писателей началась дискуссия о статьях «Правды». Первые собрания прошли плохо, уровень обсуждений не высокий, думаю, на следующих собраниях выправим».
Одновременно Щербаков инициировал вопрос о снятии с должности редактора журнала «Новый мир» Ивана Гронского. В письме секретарям ЦК ВКП(б) Сталину, Кагановичу, Андрееву, Жданову и Ежову он сообщил: «22-го марта редактор «Нового мира» устроил у себя в журнале обсуждение статей «Правды» против формализма и натурализма. В своём докладе тов. Гронский допустил вопиющие искажения партийной политики в области литературы и искусства. Гронский утверждал, что формализм и натурализм – проявление контрреволюции, писателей формалистов он сопоставлял с контрреволюционерами Троцким и Зиновьевым и в качестве мер преодоления формализма и натурализма предлагал… аресты и ссылки» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 187, л. 183). Но тогда Кремль предложение Щербакова отвергнул.
Не исключено, что Щербаков, пользуясь поддержкой Жданова, всё равно добился бы своего и убрал бы Гронского из «Нового мира». Но в июне 1936 года его отозвали сразу и из Союза писателей, и из ЦК. Жданов настоял на том, чтобы Щербакова перевели к нему в Ленинград на должность второго секретаря обкома партии. Но зачем ему это понадобилось? Что – неужели у Жданова так туго в 1936 году оказалось в Ленинграде с кадрами? Думается, что нет. Скорей всего, Жданов уже тогда думал о том, как в ближайшей перспективе укрепить руководство ЦК новыми людьми. И в этом плане Щербакову отводилась отнюдь не последняя роль. Но Жданов прекрасно понимал, что Сталин никогда не согласился бы выдвинуть на первые позиции в аппарате ЦК людей, которые не прошли серьёзную обкатку на высоких должностях в регионах.
Кстати, в Ленинграде Щербаков надолго не задержался. В июне 1937 года его перебросили в Иркутск. Там он стал первым секретарём Восточно-Сибирского крайкома партии.
Уже через месяц Щербаков сообщил своему покровителю Жданову: «Должен сказать, что людям, работавшим раньше в Восточной Сибири – верить нельзя. Объединённая троцкистско-«правая» контрреволюционная организация здесь существовала с 1930–1931 года. Партийное и советское руководство целиком было в руках врагов. Арестованы все руководители областных советских отделов, зав. орготделами обкома и их замы (за исключением пока двух), а также инструктора, ряд секретарей райкомов, руководители хозяйственных организаций, директора предприятий и т.д. Таким образом, нет работников ни в парткоме, ни в советском аппарате. Трудно было вообразить что-либо подобное. Теперь начинаем копать органы НКВД. Однако я не только не унываю, но ещё больше укрепился в уверенности, что всё сметём, выкорчуем, разгромим и последствия вредительства ликвидируем. Даже про свою хворь и усталость забыл, особенно когда побывал у тт. Сталина и Молотова».
После Восточной Сибири настал черёд Донбасса. Вождь неспроста летом 1938 года распорядился послать в Сталино именно Щербакова. Он захотел увидеть, как далеко мог Щербаков зайти в разгоне нелояльных Кремлю руководителей. Дело в том, что с лета 1937 года Донбассом управлял латыш Э.Прамнэн, который до этого много лет работал в Нижнем Новгороде вместе с Щербаковым и Ждановым. Более того, это ведь Жданов, когда в 1934 году перебирался в Москву, порекомендовал вместо него избрать в Нижнем Новгороде Прамнэна. Сталину было интересно, какую линию поведения выберёт Щербаков: станет ли защищать бывшего соратника или, наоборот, поддержит все обвинения против него. Но ещё больше вождю не терпелось узнать, будет ли Щербаков в связи с делом Прамнэна в чём-то винить своего покровителя Жданова или нет. Судя по всему, Щербаков после перевода на Донбасс полностью открестился от Прамнэна и, похоже, на всякий случай стал отдаляться от Жданова, вступив в стратегический союз с новым руководителем Украины Никитой Хрущёвым.
А Сталину, видимо, это и надо было. Он не любил, когда кто-то заметно укреплялся и каждому своему любимчику подбирал некий противовес. Появившаяся в тандеме Жданов – Щербаков трещинка его очень даже устроила.
Добавлю: ещё до перевода Щербакова из Иркутска в Донбасс Сталин произвёл ряд других перестановок. В частности, новым руководителем Московской парторганизации он назначил Александра Угарова. Тут что интересно: Угаров летом 1937 года заменил Щербакова на посту второго секретаря Ленинградского обкома партии. Он, как и Щербаков, долгое время считался человеком Жданова. Но осенью 1938 года Угаров, работая уже в Москве, допустил серьёзные перебои с обеспечением столицы овощами и прежде всего картофелем. Проблему с овощами решил срочно вызванный с Украины Хрущёв. Сам же Угаров оказался в тюрьме и вскоре был расстрелян, а Жданов даже не подумал за него заступиться (как до этого не замолвил ни одного словечка в защиту Прамнэна). Перед Сталиным возникла проблема: то ли окончательно возвращать Хрущёва в Москву, то ли доверить столицу другому функционеру. Похоже, что Хрущёв порекомендовал вождю рассмотреть кандидатуру руководителя Донбасса Щербакова.
«Сталин, – вспоминал Хрущёв, – долго думал, ходил, рассуждал вслух, прикидывая: «Щербакова… Если нужен, берите. Только на него тоже есть показания. Враги народа показали на него: показания такие, которые вроде бы заслуживают доверия. Как же с ним быть?» Сталин опять ходил, ходил, ходил, думал, а потом говорит: «Давайте так. Проведём всё-таки Щербакова, но к Щербакову надо послать вторым секретарём московского человека, которого бы мы хорошо знали, и ему надо сказать, что имеются материалы о том, что Щербаков связан с врагами народа, и предупредить, чтобы он следил за ним. Если что покажется подозрительным, пусть скажет об этом в ЦК». А кого вторым? Спросили Маленкова. Тот ответил: «Попова». Я познакомился с Поповым, поговорил с ним доверительно: вот, мол, идёте вы в Московский обком. ЦК вам доверяет, но и вы, с другой стороны, должны быть глазами ЦК, наблюдающими за Щербаковым» (Вопросы истории. 1990. № 6. С. 89–90).
Решение о переводе Щербакова из Сталино в Москву состоялось 2 ноября 1938 года. Кстати, у Щербакова тоже не всё получалось. И если его предшественник Угаров допустил перебои в снабжении Москвы овощами, то он в 1940 году провалил план по выпуску самолётов на авиазаводе. Естественно, Сталину было предложено, как и в случае с Угаровым, взять Щербакова под стражу. Но вождь, так легко сдавший в 38-м году Угарова, Щербакова трогать в 40-м году запретил. Почему? Не потому ли, что он увидел в новом руководителе Московской парторганизации серьёзный противовес Жданову, который вместе с тогдашним генералитетом провалил финскую кампанию?
Новое возвышение Щербакова произошло 21 февраля 1941 года. Выступая на пленуме ЦК, Сталин заявил, что «хорошо было бы расширить состав хотя бы кандидатов в члены Политбюро». При этом он предложил сделать ставку на относительно молодых людей. «Теперь в Политбюро стариков немало набралось, – отметил вождь, – людей уходящих, а надо, чтобы кто-либо другой помоложе был подобран, чтобы они поручились и были, в случае чего, готовы занять их место». Сталин тут же огласил пять имён, назвав в том числе и имя Щербакова.
5 мая 1941 года Щербаков получил новые полномочия: он в дополнение к прежним должностям получил ещё один пост – секретаря ЦК ВКП(б). Судя по всему, Сталин собирался в ближайшее время перераспределить обязанности между секретарями ЦК. Но 22 июня началась война.
С первого дня стало ясно, что надо срочно по-новому организовать информирование населения. По логике вещей этим должен был заняться Агитпроп ЦК, за деятельностью которого с осени 40-го года продолжал наблюдать Жданов. Но Жданов срочно возвратился с отдыха в Ленинград и не совсем понимал, что в новых условиях ему следовало предпринять на берегах Невы. Поэтому Сталин, создав Совинформбюро, руководство этой новой структурой вынужден был уже 24 июня возложить на находившегося в Москве Щербакова. Постепенно он передал Щербакову и большинство вопросов, связанных с культурой и литературой.
В архиве сохранились десятки обращений к Щербакову от литераторов. Так 22 сентября 1941 года писатель Владимир Ян попросил у Щербакова указаний по поводу своей пьесы «Ошибка…». «В своих исторических повестях, – отметил писатель, – я дал советским читателям образы великих завоевателей-тиранов: «Александр Македонский», «Чингиз-хан», «Батый»; невольно у меня зародилась мысль показать современного тирана-завоевателя, в результате я написал пьесу на актуальные события под названием: «ОШИБКА, МЕНЯЮЩАЯ ХОД ИСТОРИИ». В пьесе девять сцен, которые распадаются на три действия и эпилог. В трёх сценах выведен Гитлер: в начале войны и через три месяца. В остальных сценах показан наш фронт, колхозы и немецкий тыл. В интересах театра я совершенно исключил массовые группировки; на сцене одновременно появляются не более десяти человек, так что пьесу сможет показать и каждый провинциальный театр. «Ошибка», меняющая ход истории, о которой говорится в пьесе, – это неверный расчёт Гитлера, не понявшего советского народа. Он говорил, что «СССР – это подушка, которую свободно может проткнуть немецкий нож». Но к своему ужасу он увидел, что перед его армией вырос стойко спаянный единой волей и чувством могучий фронт советских защитников родины. Эта ошибка сводит на нет все победы германской армии. Думаю, что Гитлера необходимо показать с[о] сцены не жалким ничтожеством, а как сильного, хищного и беспощадного врага, как маньяка, готового на все самые гнусные подлости, чтобы зритель почувствовал и понял, почему необходимо приложить все силы, принести все жертвы для одоления противника. Пьеса готова, но прежде чем её передавать в Главрепертком , я бы хотел иметь Ваши указания, чтобы немедленно внести соответствующие поправки и дополнения».
Вообще-то всем этим в первую очередь должен был заниматься не Щербаков, а руководитель Союза писателей Фадеев. Но Фадеев, съездив летом сорок первого один раз на фронт, под впечатлением увиденного ушёл в многодневный запой. Его делом потом занялся Шкирятов из Комиссии партконтроля, и Щербаков вынужден был Фадеева из Совинформбюро уволить.
Тем временем немцы вплотную подошли к Москве. На ряде столичных предприятий возникла паника. Понимая, чем могли обернуться пораженческие настроения, Щербаков лично 17 октября 1941 года выступил по радио и призвал москвичей защищать город до последней капли крови. Тогда же он распорядился снять за упадничество секретарей в нескольких райкомах партии.
Разборки продолжились после первых наших побед на фронте в начале декабря. Боясь нового наказания за своё поведение летом и осенью сорок первого года, Фадеев срочно попросился перевести его в политуправление. Но Щербаков понимал, что там писатель будет лишь мешаться. 15 декабря заместитель начальника Агитпропа ЦК А.Маханов доложил, что Щербаков счёл «откомандирование т. Фадеева в распоряжение ПУРККА нецелесообразным. Тов. Щербаков А.С. дал указание об использовании тов. Фадеева на работе в Союзе писателей и на организации новой газеты «Литература и искусство».
Стоит отметить, что советские органы, призванные решать вопросы культуры и искусства, в первый период войны боялись брать на себя какую-либо ответственность и, по сути, метались между разными секретарями ЦК и правительственными вельможами. Одни по старой привычке ориентировались на Андреева, другие пытались всё согласовать с В.М. Молотовым или Н.А. Вознесенским (так, к примеру, в марте 1942 года поступил М.Храпченко, курировавший тогда работу Комитета по сталинским премиям в области литературы и искусства). Но к апрелю 1942 года всё переменилось. Сталин однозначно дал понять, что вопросы идеологии почти полностью перешли к Щербакову. После этого соответственно повёл себя и Щербаков. Уже 28 апреля 1942 года он направил Сталину записку «О пьесе А.Н. Толстого «Иван Грозный», оценив это произведение как мутное. Кстати, очень быстро скорректировал своё поведение и Храпченко. Он потом чуть что – бежал именно к Щербакову. Так, 10 ноября 1942 года он послал Щербакову рукопись пьесы Вирты «Его молодые годы» о молодом Ленине. Правда, Щербакову эта пьеса не понравилась, он её забраковал.
Добавлю, что сам Щербаков в июле 1942 года получил ещё один пост – начальника Главного политуправления нашей армии. А после роспуска в 1943 году Коминтерна Сталин возложил на него также руководство новым структурным подразделением ЦК ВКП(б) – отделом международной информации.
Одно время головной болью для Щербакова стал Фадеев. Писатель в какой-то момент вновь вышел из-под контроля властей. А как его обуздать, никто не знал. Ведь ему продолжал покровительствовать сам Сталин. Эту ситуацию очень ярко отразил в своих дневниках Владимир Ставский. 6 марта 1943 года Ставский, вернувшись от Щербакова, сначала подробно рассказал, за что в ЦК расчихвостили его книгу «Фронтовые записки» – якобы «за снижение советского искусства («основное в ней, – подчеркнул Щербаков, – во всём этом, что она серая»), а потом коснулся разговора о Союзе писателей. «В заключение, – отметил Ставский, – накоротке беседа <с Щербаковым> об ССП.
– Плохо там?
– Развал.
– Где Фадеев?
– Не знаю. Развалил и уехал.
– Да знаю я Фадеева!
Я говорил о квартирах, о пайках.
– А почему писатели не пишут? Кончится война, их спросят: «Что вы делали?» – В Чистополе сидел! Леонов-то сидел, сидел и высидел. Хорошая пьеса. Язык замечательный! Герои у него говорят – никто за другого так не скажет.
А Федин написал пьесу «Испытание чувств» – двусмысленная пьеса. И что же он ещё делает?»
Ещё весной 1942 года Щербаков получил от Сталина важное поручение – взять под свой контроль ход работы над гимном Советского Союза. Щербаков привлёк к сочинению текста и музыки целый ряд поэтов и композиторов. Но ни один предложенный вариант его не устроил. Было несколько удачных строчек у Виктора Гусева, Николая Тихонова, Лебедева-Кумача, но именно – строчки. Меж тем вождь торопил Щербакова.
18 июня 1943 года кто-то из партаппаратчиков записал:
«В кабинете тов. Щербакова А.С. в МК ВКП(б) состоялось совещание с поэтами и композиторами. Совещание, посвящённое вопросу создания нового Государственного Гимна СССР, проводил тов. Ворошилов К.Е. и тов. Щербаков А.С. при участии председателя Комитета по делам искусств тов. Храпченко и председателей Союзов советских писателей тов. Фадеева и композиторов тов. Глиэра.
Присутствовали:
поэты: 1) Асеев, 2) Рыльский, 3) Светлов, 4) Лебедев-Кумач, 5) Щипачёв, 6) Гусев, 7) Жаров, 8) Алымов;
композиторы: 1) Шостакович, 2) Хачатурян, 3) Дунаевский, 4) Дзержинский, 5) Хренников, 6) Белый, 7) Кабалевский, 8) Новиков, 9) Мурадели, 10) Блантер, 11) Кручинин.
В своих выступлениях тт. Ворошилов К.Е. и Щербаков А.С., останавливаясь на проделанной в 1942 г. работе, отмечали низкий уровень представленных вариантов текста и музыки гимна. От имени Правительства СССР они поставили перед присутствующими задачу продолжить работу по созданию Гимна Советского Союза с привлечением к ней широкого круга поэтов и композиторов как в Москве, так и в республиках, краях и областях СССР. Вместе с этим тт. Ворошилов К.Е. и Щербаков А.С. поделились с присутствующими своими мыслями в отношении содержания текста Гимна и характера музыки.
Для создания нового гимна был установлен трёхмесячный срок: 1,5 месяца для поэтов и 1,5 месяца для композиторов, причём было решено, что композиторы могут работать и параллельно, и совместно с поэтами, не ожидая официального текста».
Прорыв на этом фронте произошёл в середине августа 1943 года. Щербакову и Ворошилову понравились текст Михалкова и Эль-Регистана, а также музыка Шостаковича. Правда, потом вариант Шостаковича был отклонён, а от Михалкова и Эль-Регистана потребовали внести кое-какие исправления. Окончательный выбор Кремль сделал 13 декабря, остановившись на музыке Александрова и словах Михалкова и Эль-Регистана.
Начиная с осени 1943 года, Щербаков занимался проблемам литературы и искусства уже чуть ли не в каждодневном режиме. Начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Александров чуть ли не каждый день стал класть ему на стол справки о писателях и художниках. Так, 22 ноября 1943 года тот доложил, что все службы предупреждены о недопустимости публикации повести Александра Довженко «Украина в огне». Спустя четыре дня, 26 ноября Александров проинформировал шефа о выходе книги Николая Асеева «Годы грома», в которой оказался «ряд политически ошибочных стихов».
Возмущённый утерей бдительности издателей и редакторов, Щербаков 2 декабря 1943 года вопрос «О контроле над литературно-художественным журналом» вынес на рассмотрение секретариата ЦК ВКП(б), после чего началась оголтелая травля Михаила Зощенко, которого до этого открыто поддерживал заместитель начальника Агитпропа ЦК Еголин.
Не случайно многие художники Щербакова боялись и ненавидели. «По культурному уровню, – писал в 1943 году в своём дневнике Корней Чуковский, – это был старший дворник. Когда я написал «Одолеем Бармалея», а художник Васильев донёс на меня, будто я сказал, что напрасно он рисует рядом с Лениным – Сталина, меня вызвали в Кремль, и Щербаков, топая ногами, ругал меня матерно. Это потрясло меня. Я и не знал, что при каком бы то ни было строе всякая малограмотная сволочь имеет право кричать на седого писателя. У меня в то время оба сына были на фронте».
К слову, примерно тогда же по Москве поползли слухи об антисемитизме Щербакова. Якобы он был причастен к снятию с работы осенью 1943 года главного редактора газеты «Красная звезда» Давида Ортенберга, а до этого отклонил кандидатуру философа и критика Марка Розенталя от выдвижения на Сталинскую премию. Но, с другой стороны, сколько им было сделано в своё время для поддержки Еврейского антифашистского комитета!
В какой-то момент Щербаков сомкнулся с другим секретарём ЦК – Георгием Маленковым. Образовавшийся тандем стал претендовать на ведущие позиции не только в партаппарате, а во всей партии. Это, естественно, не понравилось Жданову, который после прорыва ленинградской блокады вновь стал претендовать на роль второго человека в партии. Соответственно началась новая подковёрная борьба. Сейчас трудно предположить, чем бы закончилось это противостояние. Развязку приблизил сам Щербаков, но на другой почве – непомерного винопития.
В декабре 1944 года у Щербакова случился инфаркт миокарда. После этого его отправили на лечение в подмосковный санаторий «Барвиха». Врачи прописали ему строжайший режим. Но он 8 мая позволил себе отступить от установленных правил, решив день Победы отпраздновать в Москве. А в ночь на 10 мая ему стало плохо, и он умер – по официальной версии от паралича сердца.
Позже Хрущёв заявил: «Кончил он [Щербаков. – В.О.] печально. Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер. Сталин, правда, говорил другое: что дураком был – стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил себе излишества с женой. Но мы-то знали, что умер он от того, что чрезмерно пил в угоду Сталину, а не из-за своей жадности к вину» (Вопросы истории. 1991. № 11. С. 54).
Правда, когда в конце 1952 года началось «дело врачей», власть стала распространять версию о том, что Щербакова якобы сознательно погубили медики. Профессор-консультант Лечсанупра Кремля Владимир Виноградов 18 ноября признал на допросе, что он якобы сократил жизнь партфункционера. Врач показал: «При наличии у больного А.С. Щербакова тяжёлого заболевания – обширного инфаркта миокарда, осложнённого аневризмой сердца, я и привлекавшиеся к его лечению ЭТИНГЕР и ЛАНГ были обязаны создать для него длительный постельный режим. Мы же этот режим до конца не выдержали: в последний период жизни А.С. Щербакова мы разрешили ему излишние движения, которые пагубно отразились на здоровье больного. Особенно на этом настаивал ЛАНГ, который как-то даже заявил больному А.С. Щербакову. «Если бы Вы были у меня в клинике, я бы Вас уже выписал». Это создало у больного А.С. Щербакова ложное впечатление о том, что он может разрешить себе большую нагрузку, чем позволяло состояние его здоровья. Если к этому прибавить ещё тот факт, что больной А.С. Щербаков 8 и 9 мая 1945 года совершил две длительные поездки на автомашине, и дежурившие при нём врачи РЫЖИКОВ и КАДЖАРДУЗОВ не воспрепятствовали этому, то станет очевидным, что по вине нас – врачей, жизнь А.С. Щербакова была сокращена».
В партаппарате, а также в творческих кругах Москвы к известию о смерти Щербакова отнеслись по-разному. В архиве сохранился донос секретаря партбюро Всесоюзного радиокомитета Муравьёва секретарю Свердловского райкома ВКП(б) Похвалину, в котором сообщалось, что ряд радиожурналистов были убеждены в том, что Щербаков
являлся антисемитом. Муравьёв писал:
«Член ВКП(б) Круман Шая Моисеевич, ответственный редактор отдела фронтовой информации «Последних известий», сделал антипартийный выпад в адрес А.С. Щербакова в день его похорон.
Привожу заявление секретаря партбюро «Последних известий» тов. Ильиной:
«В день смерти тов. Щербакова, после того как вы мне посоветовали выпустить бюллетень, посвящённый памяти покойного, я передала это Ваше поручение редактору нашей газеты тов. Круман.
В ответ на это тов. Круман заявил мне: «Вы как хотите, бюллетень, посвящённый тов. Щербакову, я лично выпускать не буду, так как пострадал от него. Меня назначили зам. начальника политуправления тыловых войск НКВД по комсомольской части, моя кандидатура была утверждена зам. наркома, а тов. Щербаков отклонил мою кандидатуру, мотивировав тем, что я якобы молод».
Я сказала тов. Круман, что его годы действительно небольшие, тогда он ответил:
«Нет, дело не в молодости, тов. Щербаков не хотел утверждать еврея на руководящую работу. Разве Вы не знаете, что тов. Щербаков извратил указание И.В. Сталина относительно использования евреев на руководящих должностях. Тов. Сталин дал директиву временно не посылать евреев на руководящие должности в освобождённые районы, чтобы не дискредитировать евреев, а тов. Щербаков извратил это указание и стал изгонять евреев из центрального аппарата в Москве. Об этом говорит вся Москва. Это нашло отражение в Радиокомитете, в частности тов. Зайцев не утверждает в качестве репортёра девушку, которую я рекомендовал, только потому, что она еврейка».
Я возразила тов. Круману, что за последние два года в редакцию было принято много евреев, но он продолжал
настаивать на своём. На этом разговор был закончен.
При этом присутствовала тов. Ускова Г.Д. Секретарь партбюро «Последних известий» ИЛЬИНА».
Начальник отдела и член партбюро «Последних известий» тов. Склезнев мне сообщил о следующем:
«Кандидат ВКП(б) тов. Арди получил задание подготовить информацию из Колонного зала для «Последних известий» о прощании москвичей с тов. Щербаковым. Тов. Круман заявил Арди: «Имей в виду, Щербаков был антисемит».
Круман Шая Моисеевич, член ВКП(б) с 1940 года, рождения с 1916 года, имеет высшее образование, работает
в Радиокомитете с августа 1944 года».
О выпаде Крумана сообщено в Наркомат госбезопасности.
Я также должен сообщить, что два репортёра «Последних известий» Лубович и Амасович, беспартийные, по национальности евреи, отказались выполнить задание о подаче информации в связи со смертью А.С. Щербакова.
Лубович и Амасович мотивировали это тем, что они стары и у них нервы не выдерживают, когда они присутствуют на похоронах. Приказом по Радиокомитету Лубовичу и Амасовичу объявлены строгие выговора за отказ от выполнения важного задания».
Вскоре после похорон Сталин распорядился переименовать в честь своего бывшего соратника древний город Рыбинск. Многие были возмущены. Ну не заслужил этого Щербаков. Однако открыто выступить против решения вождя никто не посмел.
Наверное, надо сказать о том, что жена Щербакова ненадолго пережила своего мужа. Она скончалась в 1948 году.
У Щербакова осталось трое сыновей. Старший – Александр – в войну стал лётчиком-истребителем. Позже он занимался освоением новой военной техники и в 1971 году был удостоен звания Героя Советского Союза. Второй сын – Константин – родился в 1938 году, впоследствии стал журналистом, в 1967 году напечатал в «Комсомольской правде» крамольную статью Л.Карпинского и Ф.Бурлацкого, за что был изгнан с работы, в горбачёвскую перестройку возглавил редакцию журнала «Искусство кино», а потом вплоть до ухода на пенсию в 1998 году работал заместителем министра культуры России.
А младший сын – Иван, родившийся в год Победы, после окончания Московского энергетического института долгое время занимался наукой, став доктором физико-математических наук.
После смерти Щербакова неоднократно возникал вопрос о судьбе его архива. 5 июля 1947 года С.Шатилов направил секретарю ЦК ВКП(б) М.Суслову записку. Он сообщил:
«Докладываю о материалах, находящихся в Главном политическом управлении вооружённых сил – о деятельности товарища А.С. Щербакова.
1. Двенадцать папок с материалами (протоколы, стенограммы, постановления и выступления А.С. Щербакова) заседаний Совета военно-политической пропаганды при ГлавПУРККА, проведённых под председательством тов. Щербакова А.С. в 1942–1944 г.г.
2. Две папки служебной переписки А.С. Щербакова с товарищем И.В. Сталиным за период с сентября 1942 г. по январь 1945 г. (абсолютное большинство – это копии посланных товарищу Сталину документов, но есть два подлинных документа с резолюцией товарища Сталина. Остальные подлинные документы вероятно хранятся в архиве ГКО).
3. Одна папка донесений на имя товарища И.В. Сталина о положении в Варшаве во время восстания сентябрь–октябрь 1944 г.
4. Одна папка материалов комиссии ГОКО в составе т.т. Щербакова А.С., Хрулева А.В. и Кузнецова Ф.Ф. на имя товарища Сталина И.В. «О результатах проверки положения дел с питанием красноармейцев на Калининском фронте».
5. Одна папка секретных приказов (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1942 год. Многие приказы подписаны А.С. Щербаковым.
6. Две папки секретных приказов (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1943 год. Многие приказы подписаны А.С. Щербаковым.
7. Две папки секретных приказов (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1944 год. Многие приказы подписаны А.С. Щербаковым.
8. Одна папка несекретных приказов (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1942–1944 г.г. Часть из них подписана А.С. Щербаковым.
9. Одна папка секретных директив (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1942 год. Часть из них подписана
А.С. Щербаковым.
10. Одна папка несекретных директив (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1942 год. Некоторые из них подписаны А.С. Щербаковым.
11. Одна папка секретных директив (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1943 год. Часть из них подписана
А.С. Щербаковым.
12. Одна, папка несекретных директив (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1943 год. Некоторые из них подписаны А.С. Щербаковым.
13. Одна папка секретных директив (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1944 год. Часть из них подписана
А.С. Щербаковым.
14. Одна папка несекретных директив (подлинники) начальника ГлавПУРККА за 1944 год. Некоторые из них подписаны А.С. Щербаковым.
15. Доклад 21.1.1943 г. тов. Щербакова А.С. – Под знаменем Ленина-Сталина мы победим – отпечатан на 10 национальных языках советских народов.
16. Доклад 21.1.1944 г. тов. Щербакова А.С. – Под знаменем Ленина-Сталина советский народ идёт к победе – отпечатан на 11 национальных языках советских народов.
17. Одна папка с приветствиями и поздравлениями на имя А.С. Щербакова. (В дни исторических дат и в связи с награждением т. Щербакова орденами и присвоением ему воинского звания).
18. Папка с фотографиями А.С. Щербакова, снятого с семьёй, работниками ГлавПУРККА и военнослужащими (фамилии которых и даты снимков сейчас выясняются).
19. Альбом фотографий А.С. Щербакова на смертном одре и его похороны.
20. Сейчас отбираются все фотографии и снимки в Союзфото и кинохроники (через несколько дней будет подготовлено).
21. В архиве Московского военного округа находится (пока обнаружено) восемь постановлений и приказов Военного Совета Московского военного округа и Московской зоны обороны, которые подписаны членом Военного Совета А.С. Щербаковым.
Примечание: Все особо важные материалы и материалы личного порядка поступали непосредственно к помощнику тов. Щербакова – полковнику тов. Крапивину А.Н., постоянное место работы которого было МК и ЦК ВКП(б). Тов. Крапивин по своему усмотрению лишь часть материалов передавал в делопроизводство ГлавПУРККА.
Кроме того, после смерти А.С. Щербакова наиболее важные материалы, характеризующие деятельность Александра Сергеевича за время работы в ГлавПУРККА, были переданы тов. Крапивину» (РГАНИ, ф. 3, оп. 62, д. 231 (б), лл. 8–10).
А в 1957 году Хрущёв вернул Рыбинску своё исконное имя.
Вячеслав ОГРЫЗКО
[…] «Теперь в Политбюро стариков немало набралось», — выступал на пленуме ЦК вождь: «Людей уходящих, а надо, чтобы […]